Сюжет рассказа Станислава Лема «Терминус» внешне прост: пилот Пиркс ведет старый космический грузовик. После старта Пиркс обнаруживает, что летит на корабле, официальное имя которого фальшиво. Настоящее имеет отношения к давней трагической истории. Возвращение к этой истории Пиркса – или бегство от нее? - и составляет идею рассказа.
Чем ценна для Пиркса эта история? Это не только связь со воспоминаниями из своей жизни – когда молодой Пиркс украдкой читает на лекции газетное сообщение о гибели корабля и трагической участи экипажа. Это возвращение на корабль, который был потерян и найден через десятилетия, отремонтирован и переименован. И снова запущен в качестве космического грузовика.
На корабле присутствуют два свидетеля, которые рассказывают о прошлом: бортовой журнал и старый робот Терминус. Поиски в бортовом журнале приводят Пиркса на страницу, одна линия которой говорит очень многое. На ней прерывается не просто запись – от нее отсчитывается оставшееся время жизни экипажа обреченного корабля. Запись становится историей, которая оживает.
У робота обнаруживается странность: одновременно со своей работой Терминус выстукивает азбуку морзе. Пытаясь разобраться, Пиркс задает Терминусу вопросы, на которые тот не знает ответов или же отвечает механически, как и положено роботу. Пиркс в шоке – морзянка воспроизводит переговоры членов погибающего экипажа, которые ищут друг друга в замерзающем и теряющем воздух корабле. Вроде бы есть объяснение: Терминус в момент катастрофы был придавлен железными трубами и поэтому мог только запоминать, записывать, запечатлевать перестукивание по ним тех, кто был заблокирован в каютах.
Но не все так просто. Терминус не замечает своей «внутренней жизни» - воспроизведения перестука погибающих людей. Эта морзянка - нить, которая вплетена в повседневность Терминуса, состоящую в измерении уровня радиации, наложении пломб на реактор и поисках Кота. Она существует паралельно, Терминус для нее посредник, через который она осуществляется. Терминус не понимает вопросов о ней, которые задает ему Пиркс. С ним невозможно общение, он понимает только команды.
То, что осуществляется через него – не просто запись, которая передает мельчайшие оттенки состояний людей. Эта запись удивительно активна, неожиданно ответна. Симон и Вайн отвечают на сигналы Пиркса.
«Пиркс втянул голову в плечи. Удары сыпались, как град:– К-т-о – г-о-в-о-р-и-л – о-т-з-о-в-и-с-ь – к-т-о – г-о-в-о-р-и-л – к-т-о – г-о-в-о-р-и-л – я – С-и-м-о-н – я – В-а-й-н – к-т-о – г-о-в-о-р-и-л – о-т-з-о-в-и-с-ь…– Терминус! – крикнул Пиркс. – Перестань! Перестань!».
Но где они существуют, в каком мире, где? Трудно Пирксу с этим вопросом и он находит объяснение: они существуют в электронном уме Терминуса.
Но почти одновременно с таким объяснением, или даже вопреки ему, Пиркс задается жгущим вопросом «Кто это был?». Этот вопрос игнорирует найденный минуту назад ответ – и такое будет периодически повторятся в рассуждениях Пиркса.
Пиркс понимает, что с ними можно … говорить. Здесь имеет смысл заметить, что повседевности Терминуса и Пиркса удивительно похожи, поскольку обе направлены на обслуживание корабля и сохранении его жизнеспособности. Они оба – функции. Двойственность Терминуса передается Пирксу и тем самым на какое-то время вытаскивает его из роли пилота - что лихорадочно пытается объяснить себе Пиркс.
Что это? Отчаяние перед общением с теми, кто просит его отозваться? Пиркс не отвечает Симону и Вайну - он дважды кричит Терминусу «Перестань!», и в этом крик слышится не приказ машине, а обращение к двоим: Терминусу и тому, кто просит отозваться. Этот крик – как и прерванная буква в бортовом журнале - сообщает многое.
Пиркс понимает, что с ними можно говорить. Но – в чем драма - это понимание непереносимо для него. Пиркс – хочет он этого или не хочет – становится перед выбором объяснения. Либо это распад фукнций Терминуса (и тогда – в утиль старого робота) – и тогда все это – поломка Терминуса. Или же это персоны, с которыми возможен разговор – и Пиркс знает, о чем будет этот разговор.
Но от этого знания ему становится не по себе: трудно будет отвечать на вопросы, которые ему зададут те, кто погиб 19 лет назад.
«…Он не мог забыть вызванный его вопросом стремительный взрыв ударов – крик, которым они, полные изумления и внезапно проснувшейся надежды, призывали его, – эту бесконечную, настойчивую, торопливую мольбу: «Отзовись! Кто говорил? Отзовись!» Он еще чувствовал на кончиках пальцев отчаяние и неистовство этих ударов…».
Вопрос «Кто?!» становится не просто в центре ситуации, он становится обоюдоострым криком, который исходит и от Пиркса, и от тех, кто звучит в морязнке железных ладоней Терминуса. Этот крик – определение сущностной границы между реальным и нереальным – именно «Кто?!».
Если ответ на этот вопрос для Прикса имеет смысл, то смысл отрицательный или запредельный. По сути вопрос «Кто?!» в течении финального внутреннего диалога-рассуждения Пиркса трансформируется в «Кто наделяет смыслом?!».
Неужели диалог – это попытка Пиркса в своем уме прожить то, чего он боится – разговора? Прожить имитацией, сохранив уверенность именно от этого?
Если вчитаться внимательно в текст речи Пиркса, описывающую речь тех, кого нет – мы заметим одно слово, которая явно выбивается из пилотно-космическо-железного лексикона Терминуса-Пиркса. Мольба. Это слово из другого мира. Это предельно адресное действие, совершаемое (по большом счету) в момент отчаяния и понимания близости смерти и иллюзорности своего существования. Лем скрывает источник этого слова в опыте Пиркса - скорее смысла, который он накладывает на лихорадочную морзянку тех, кого нет. Но называя это мольбой – Пиркс понимает, что ответить на нее явно превыше его сил и понимания. Как бы потом он не замещал это слово кибернетической лексикой.
Сначала Пиркс пытается посмотреть на произошедшее как на сон, в котором он разговаривает с существами, которые отчасти вымышленны, отчасти есть на самом деле, т.е. обитающими на границе реальностей. Существами, с которыми можно вести разговор, но смысл этого разговора будет не всегда понятен по причине двойственности.
И здесь Пиркс задается вопросом:
«Разве не снятся нам зачастую мертвые? Разве не разговариваем мы с ними?»
- размышлению над которой будет посвящен отдельный роман Лема – «Солярис». И именно через «Солярис» становится понятен «Терминус». Там и там героев ожидает разговор с теми, кто не существует, но обретает существование через них, причем существование направленное на нечто человечное в человеке. И Кельвин и Пиркс совершает каждый свой выбор.
Пиркс задает себе – после рассуждение о сне, реальностях и образах - странный вопрос:
«Вернуться туда? Вернуться – и не спрашивать?».
Потрясающе. Корабль, железка. Робот, железка. То, что Пиркс называет живой записью, которая может задавать вопросы. И «возвращение» - реплика, которая – как и крик – несет в себе много.
Если возвращение – это антоним бегства, которое выразилось в крике «Перестань!» - то куда Пиркс собрался вернуться? Но кто это тот, к кому можно вернуться, но нельзя спрашивать? Самостоятельная запись? Терминус?
На каком-то этапе, вроде бы объяснив себе, Пиркс совершает, вслед за «возвращением», действие, которое также обращает на себя внимание. Он, не смотря на появившуюся уверенность в правильном обьяснении, начинает… ждать. Это его ожидание явно связано с возвращением и безмолвием – странное сочетание, если не сказать больше. Ожидание – это молчание, но молчание направленное на получение отклика.
То, что происходит потом, позволяет понять, как Пиркс делает образы исчерпывающими, как он задает им пределы и тем самым редуцирует, овеществляет:
«В конце концов нет ничего, кроме движения токов внутри железного ящика. Никого живого, ни одного; там нет людей, гибнущих во тьме разбитого корабля. Наверняка никого!».
Но дальше становится еще интереснее. Пиркс, который только что уверенно свел все это к токам в железном ящике, продолжает рассуждать о содержании разговора с именно с теми, кто гибнет во тьме разбитого корабля. Но делает это для того, чтобы еще раз попытаться убедить себя в том, что их существование – иммитация.
Но вопрос «Кто?!» остается. Кто Пиркс, который говорит «Они не существуют?». Кто Пиркс, который в ответ задает если не страшный, то трудный вопрос
«А кто же его звал, кто молил о помощи?»
- страшный потому, что на него нет ответа. Кроме темного отрезока коридора с падающей во тьму полосой света…
Среди железок, отсеков, гудящих трубопроводов, расчетов курсов, температуры реактора, беготни Пиркса по оптимизации корабля – морзянка существующего-несуществующего экипажа стала криком, который пробил реальность, раздвоил, придал смысл, который в своей невыносимости оказался приговорен. И своей приговоренностью он очеловечил – во всяком случае на какое-то время, и Пиркса, и Терминуса.
История, рассказанная Лемом, несет в себе, помимо крика-вопроса «Кто?!», помимо молчания и ожидания – еще и безответность. Все три стороны этой драмы - Пиркс, Терминус, Вайн и Симон – не могут ответить друг другу. Да, они могут спрашивать. Но разделенность, сущностная граница – кто провел ее? - не то, чтобы блокирует ответность, скорее ее лишает смысла. Что в финале и объясняет себе Пиркс.
Иначе ему пришлось бы задуматься над вопросом, который касается природы человеческих переживаний, его, Пиркса, отчаяния, страха, ожидания, молчания – всего того, что происходит в нем. Ведь именно о них идет речь в рассказе.
Не являются ли его переживания, мысли – только имитацией, заигранной пластинкой? Только строчками, полными отчаяния?
И самое интересное – кому тогда люди «не станут по порядку рассказывать свою историю, а вместо этого … начнут звать его, просить кислорода, молить о спасении?!». Что ответит им тот, к кому они обращаются?
«…Он не мог забыть вызванный его вопросом стремительный взрыв ударов – крик, которым они, полные изумления и внезапно проснувшейся надежды, призывали его, – эту бесконечную, настойчивую, торопливую мольбу: «Отзовись! Кто говорил? Отзовись!» Он еще чувствовал на кончиках пальцев отчаяние и неистовство этих ударов."
И сам Пиркс идет к точке невозврата – за которой он станет для кого-то лишь записью. Кто знает, может быть через час его корабль настигнет неведомая катастрофа и за пару минут до смерти неведомый кто-то простучит по борту его каюты и это вселит отчаянную надежду на то, что Пиркс – не просто запись?
